Ни газа, ни ванной,
Ни ковровой дорожки,
Под масляной краской
Скрипучие доски.
Вдоль стен коридора
Лопаты и грабли ...
Здесь первыми жили
Творцы дирижаблей.
Девчата и парни,
Почти одногодки.
Меж семьями
Простыни-перегородки.
Делились друг с другом
И хлебом, и солью,
Корытом и мылом,
Радостью, болью...
- Входи, дорогой,
Плясовую давай-ка,
Устанет гармошка,
Звенит балалайка.
Бараки, бараки
Приветливей были.
Ведь люди тогда
Одинаково жили.

Мы помним
Отважных дирижаблистов.
Гудит многолюдное
Летное поле.
Февраль.
Долгопрудный.
Вечером мглистым
Они улетают
На Северный полюс.
Канаты трещат
На ветру многотонном,
От глаз, близких сердцу,
Не оторваться,
Паньков,
Устинович,
Чернов,
Гудованцев...
Их было тогда с дирижаблем -
Двадцать,
А вместе со всей страной -
Миллионы.
Гражданского долга
Великая сила.
Своих сыновей
Провожает город
Туда,
Где папанинцев льдина рас-ко-ло-та,
Где верят:
В беде не оставит Россия.
Небесная трасса
Коварна,
Терниста...
В тумане
Над Кольским
Столкнулись с горою...
Недолетев,
Долетели герои,
Коль помнит Россия
Дирижаблистов.
И нам ли сегодня
Тому удивляться -
Откуда характер,
Железные нервы...
В стране,
Где один
Примет пулю за двадцать
И двадцать погибнут,
Чтоб жить
Двадцать первым. 

Старый эллинг, как старая песня,
Память, бывшая явью когда-то.
Меж проржавленных ребер железных
Выпадает кирпич тридцатых.
На воротах, почти трухлявых,
Где замок, словно бирка виснет,
Краской выведено коряво:
«Осторожно, опасно для жизни!».
Старый эллинг, а помнишь? Вспомни,
Когда старым ты еще не был,
Из ворот этих в пастбище-небо
Шли твои дирижабли-кони.
Здесь мечтали Паньков, Гудованцев...
О полетах, не слыханных в мире.
Им тогда было только по двадцать,
А быть может, по двадцать четыре...
А потом - годы лютые были,
Голод.
Славой своей кормил он.
Бюст-скалу тут ему лепили
Те, которым сполна влепил он.
На погоны - хоть ставь по бараку,
В ноздри крикнешь - гром раздавался,
По усам, словно по оврагу,
Скульптор в фартуке пробирался...
Восторгаясь, не подозревали,
Отчего в животах так пусто.
Сколько хлеба за бюст отдавали,
Сколько судеб, раздавленных бюстом?
Старый эллинг, как старая песня,
Память, бывшая явью когда-то,
Меж проржавленных ребер железных
Кровоточит кирпич тридцатых...
На воротах, почти трухлявых,
Где замок, словно бирка, виснет.
Краской выведено коряво:
«Осторожно, опасно для жизни!». 

Над покатыми полями,
над бараками вразброс,
над каналом и прудами,
общежитием берез...
проплывали дирижабли,
завораживая нас.
В огородах стыли грабли
и мотыги...
В тот же час
крыша нашего сарая
обрастала ребятней.
В небе музыка такая,
словно в небе выходной!
В голубой безбрежной бездне
соловьиная весна.
Проплывали песни, песни...
Мне запомнилась одна -
про девичьи «очи карие,
тихий говор, звонкий смех.
Хороша страна Болгария,
а Россия лучше всех!»
Дирижабли штурмовали
расстояние страны.
Дирижабли приплывали
к нам, в мальчишеские сны.
Скольким смелым и крылатым
прерывала смерть полет.
Дирижабли, как солдаты,
«свой закончили поход».
Только память не остудится
ни в какие времена.
Дирижабельною улицей
стала в городе она!
И живут дирижаблисты,
не дожившие до нас.
Корабли их серебристые
вижу в небе и сейчас,
лишь заслышу «очи карие,
тихий говор, звонкий смех.
Хороша страна Болгария,
а Россия лучше всех!».

Широки леса густые,
А тропиночки узки.
Начинался Долгопрудный
От гвоздя и от доски.
Поднимался дирижаблем,
Виден стал России всей.
Здесь бродил угрюмый Нобиле
С собачонкою своей.
Генерал, судьбой гонимый,
Здесь нашел приют
и дом -
Двухэтажный -
«Итальянский» назывался он потом.
Итальянцы помогали
Дирижабли строить нам.
«Макаронники» плескались
У колонки по утрам.
Удивлялись: «Что такое?
Ведь в России выходной!»
Утро в кепках и косынках
С песней шло до проходной!
Вот иду по Долгопрудному.
Вдаль гляжу из-под руки.
Широки проспекты, улицы,
Только зеленью узки.
Фонари, как дирижабли,
Меж канатов-тополей.
Кто-то Нобилем проходит
С собачонкою своей.
И, придя на Новодачное,
К недожившим землякам,
Говорю в своем молчанье:
- Земляки, спасибо вам.
За канал наш многотрудный,
За дома, что высоки,
И за все, что начинали
От гвоздя и от доски.
Мы достроим,
Мы допишем,
Добрым словом вспомнив вас.
Может, кто-нибудь, когда-то
Скажет так же и про нас.

С годами все меняется.
Мой город,
Твоих домов высотные тома
Встают на пустырях,
Где было пыльно, голо
И расстилалась скатертью зима.
Приветствую
Ромашки белый зонтик!
Дом,
На этаж подросший поутру!
Иглу Останкинской на горизонте
Адмиралтейской новую сестру!
Размах лугов,
Где в зелени густой
Так звонко выдает себя кузнечик.
И, слушая берез веселых речи,
Я говорю: «Спасибо, город мой!».
Благодарю за светлый разум твой!
За то, что мы любуемся полями,
За то, что сохранен прудов покой.
Церквушка вновь сверкает куполами!» -
Так хочется потрогать их рукой! 

Не киркой, не лопатой
Красота эта вырыта. -
Слезами да кровью
«Изменников» Родины.
Канал мой, родимый,
Глубокая выемка.
Рычал конвоир: -
Шевелитесь, уродины...
На дощатых настилах
От небес до трясины
Согнутые судьбы,
Согнутые спины.
Униженным, хворым...
Невыносимо,
И жажда свободы
Неугасима.
И в полночь их триста
Сбежали со стройки.
Скрипели ремнями во след
Гимнастерки.
Догнали у леса,
За деревней Капустино,
Рубили, как рубят
На пойме капусту. -
Прикладами в головы
(Не человеки...)
Как будто раскалывали орехи.
Потом убиенных
Везли под откосы,
От свидетелей-звезд
Занавесив рогожей.
Тяжелых телег не скрипели колеса
От крови стекавшей
Знать, смазка хорошая...
Конвоирами
Грубо
Трясли их
Дороги,
Как будто живых,
Послушания требуя...
Кирками белыми
Холодные ноги
Долбили
Глубокую выемку неба. 

Излучина канала.
Лип многолюдный строй.
На берегах трехъярусный
Кустарника конвой.
За жидкую похлебку
И пресный кипяток,
За черный листик хлеба
Здесь мучился браток.
Слезами и лопатой
Построен был тогда
Канал Москвы с мостами
В тридцатые года.
Попавшие в немилость
В тридцатые года,
Вам братскою могилой
Канал наш навсегда.
Излучина канала
Родимой стороны,
Излучина канала -
Излучина страны.
Срывает ветер листья
С прибрежных лип, берез...
Осенние талоны
На слякоть и мороз,
И по волнам их гонит
За поворот, гляди!
А что за поворотом?
А что там, впереди?

Здравствуй, древний островок!
О, пруды, моя отрада,
Уцелевшая ограда -
Черновик крыловских строк!
А вокруг, передо мной,
Потеснив раздолье пашен,
За стеной стоит стеной
Однотипность блочных башен...
О, родная сторона,
Все ж милее то, что было,
То, что к памяти прибила
Детства быстрая волна.
Снова звон колоколов...
И душа перекрестилась -
Слава богу, сохранилась
И церквушка у прудов!

***

Здравствуй Долгопрудный!
Радость и судьба.
Ручейком - тропинка,
Площадью - хлеба.
Я иду в разливе
Солнечного дня,
Вот моя сторонка,
Вот моя родня!
Вот шумит березовый
Митинг у воды,
Вот весна наседка
Вывела цветы!
Пашни и заводы,
Птицы и зверье,
И канал, и Долгие…
Это все мое!
Здесь и я родился,
Зазвенел строкой…
Где и пригодился
Станции такой!
Станция такая
У меня одна!
Мне с ее платформы
Вся страна видна!

Copyright SmartSoft Ltd. 17.08.2003